Павел Флоренский в своей феноменальной книге "Столп и утверждение истины" с одобрением приводит формулировку Серапиона Машкина: "Достоверность - есть чувство истины. Оно возникает при произнесении необходимого суждения и состоит в исключении сомнения в том, что произносимое суждение когда или где-либо изменится. Следовательно, достоверность есть интеллектуальное чувство принятия произносимого суждения в качестве истинного" (p-1). "Достоверность - есть чувство...". Но чувство - материя тонкая до эфемерности и у всех разная. Мы привычно требуем от искусства правды и достоверности, но что мы можем предъявить в качестве критериев, если, поверив мудрому Серапиону, у нас для определения достоверности имеется всего лишь "интеллектуальное чувство"?
Владислав Расин, чья статья вызвала эту заметку , судя по всему, совершенно определенно знает критерии истины. Хотя и не формулирует.
Не удается и вычислить эти критерии из контекста - состава фильмов, к которым обращается наш автор. Это: "Без риска" , "Индийский климат", "Негласный знак внимания" и "Роль Брюса Уиллиса" - все новые ленты, которым В.Расин отказывает в правде жизни. Что, по меньшей мере, странно, поскольку первый фильм - шпионский триллер, четвертый - эксцентрическая авантюрная (по старому стилю - приключенческая) комедия (оба жанра по определению избавляют от строгого соблюдения законов обыденного существования), а две остальные картины - более и менее ярко выраженные мелодрамы (в которой "правда жизни" непременно сгущается по мере приближения рока, без коего - что за мелодрама!) И хотя, судя по всему, критик уверен, что "сказать правду просто", можно было бы детально рассмотреть, почему требования "правды жизни", с которыми подступается именно к этим картинам Расин, неправомочны, не смотря на обстоятельные ссылки на Белинского, Горького и Сергея Герасимова.
Но будем спорить по сути (естественно, как мы ее понимаем), а не по деталям.
Суть же, на мой взгляд, в том, что в современном отечественном кинопроцессе автор рискует не найти ничего, что удовлетворяло бы его критерии. Они поменялись.
Прежние критерии правды базировались на убеждении, что художник - носитель истины. Он отличается от всех смертных именно тем, что эта истина ему дана свыше в чистом виде, и он должен нести ее людям. "Свыше" - не обязательно от Бога, можно - от идеологии. В таком случае критика могла жить исключительно на сличении абсолютной истины и ее воплощения в данном произведении. Критика носила характер приговора (обвинительного или оправдательного).
С крушением монопольной коммунистической идеологии исчезла истина. Во всяком случае, для художника и для критика. Тот и другой достаточно долго пребывали в растерянности, пока не нашли выход в другой точке зрения на роль искусства. Теперь художнику истина неведома, но он создан для того, чтобы искать ее, и в этом поиске вести за собой массы. Критика не может уличить художника в отступлении от истины, ей доступно всего лишь субъективное мнение о правильности избранного пути. Если прежде критик был судьей или, на худой случай, прокурором, теперь он - не более, чем эксперт перед судом присяжных - зрителей. Но и эта ситуация, по-моему, начинает меняться.
Серапион Машкин в другом сочинении говорит: "Под критерием истины мы разумеем состояние обладающего истиной духа, состояние полной удовлетворенности, радости, в котором отсутствует всякое сомнение в том, что выставляемое положение соответствует подлинной действительности. Достигается такое состояние удовлетворением суждения о чем-либо известному положению, называемому мерилом истины или ее критерием" (p-2).
Достаточно просто было Флоренскому и Машкину, когда они (не просто) пришли к неколебимому критерию истины - к вере. Так сложилось наше несчастное время, что прививка атеизма многим не дает к этому критерию придти. Я - в их числе. Читал Флоренского и с интересом, и с сочувствием, и с желанием поддаться силе его слова, а не смог. При этом и в иные идеологические критерии, - скажем, классовые или коммунистические - давно перестал верить. Более всего утешают научные критерии, но и они, мы знаем, меняются. А в пору отсутствия стабильности они скорее могут предложить методику определения истины, чем стать ее мерилом.
Остается лишь одно: принять достаточно спекулятивную истину, которая не соизмеряется с единым критерием: истина эта заключается в том, что критерии, мерила истины у всех (или у многих) разные. Соответственно и истину каждый видит в ином. Но тогда - как же быть с достоверностью? То, что достоверно по моим критериям истины, видится другому по его критериям искажением действительности, неправдой и ложью. Не напрасно Машкин (и вслед за ним Флоренский) говорит не о знании истины, а о чувстве ее.
Так вот, новая ситуация в том и состоит, что истиной не обладает никто, но чувствовать ее дано всякому. Художник не провозглашает истину и не прокладывает путей к ее знанию - он чувствует истину и своим чувством может и хочет поделиться.
Произведение - "всего лишь" средство, способ, инструмент, подспорье, стимул, повод для той работы, которая беспрерывно совершается в душе человека. Сказать правду не только не просто, а просто невозможно. А можно создать некую модель - жизни, характера, ситуации, обстоятельств - и это, в общем-то все, что зрителю нужно. Но разным зрителям нужны разные модели. Расину больше подойдет "Тихий Дон" Шолохова-Герасимова, а мне тот же "Индийский климат". Мы разойдемся с ним не по критериям достоверности и правды, а по чувству: способен ли фильм запустить в каждом из нас работу, на которую мы все навечно обречены.
Ну, а что же в этой ситуации критик - бывший судья, разжалованный в эксперты, теряющий и эту должность? Если он не репортер "желтой" прессы и не служащий рекламного агентства, не журналист, вынужденный зарабатывать на жизнь ремеслом, которое по-русски стараются не называть, а именуют "publik relation", то критик ведь и есть самый свободный, не зависимый - ни от продюсера, ни от производства, ни от проката, ни от авторов, ни от читателей - художник.

Октябрь 1997 года